Алексей, Новосибирск:

Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой "залет" — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!

Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.
Как мне рассказывали наши полковые саперы, многие мины итальянского производства были пневматического действия — то есть проезжала одна машина по мине, мина, соответственно, получала один уровень подкачки, затем вторая — еще один уровень, а вот третья или, скажем, шестая машина в колонне попадала под срабатывание взрывного механизма мины. Иначе говоря, механизм приводился в действие вот этим так называемым «подкачиванием», происходившим за счет нажатия колеса гусеницы нашей техники, и когда уровень доходил до критической точки — происходил взрыв. Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам.

Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.

Отец Валерий Ершов, служил в Афганистане заместителем командира роты в бригаде обеспечения в городе Пули-Хумри, отслужил 10 месяцев вплоть до вывода войск из Афганистана:

Рота у нас была большая и нестандартная — 150 человек. Называлась местной стрелковой. Я такого больше нигде не встречал. Подчинялась рота непосредственно начальнику штаба бригады, которого мы все звали «мама». Люди туда отбирались и хорошо оснащались. Мы охраняли огромные склады 58-й армии. Оттуда уходили колонны в боевые подразделения Афганистана, порой приходилось участвовать в сопровождении этих колонн, поэтому мне довелось побывать и в Кабуле, и в Кундузе, и некоторых других местах. Когда командир роты заболел, я три месяца исполнял его обязанности. Именно тогда, в августе 88-го, у нас произошло вошедшее в историю афганской войны ЧП — взрывы на артиллерийских складах. Несколько часов мы провели под этой бомбежкой. Создалась мощная кумулятивная струя. Ветер, гарь от взрывов. Часть казарм сгорела подчистую. Запах был чудовищный. Ко мне в комнату влетела мина и не разорвалась. Упала рядом с койкой. Саперы потом ее вынесли. Осколков было в воздухе столько, будто дождь шел. Я действовал на автомате, как на тренировках.

Ни один человек у меня из подразделения в этом пекле не погиб. Как тут не поверить в то, что не все в жизни подчиняется законам физики и математики? У меня у самого после прогулок под огнем — ни одного осколка на бронежилете, на каске, ни одной зацепки даже на форме не осталось. Тот день стал для меня в каком-то смысле поворотным, ведь в Бога я в ту пору еще не верил.

На границе между жизнью и смертью, да еще и в чужой стране, отношения между солдатами были пропитаны абсолютным доверием. В Афгане я мог подойти к любому водителю и попросить, чтобы меня подбросили куда-то. Без вопросов. То же самое — на вертолете. Ни о каких деньгах, как вы понимаете, речи быть не могло. При этом никакого панибратства, понимаете? Вот в чем штука. Я подчиненных называл по имени-отчеству, но это не отменяло постоянных тренировок и других методов поддержания подразделения в форме, чтобы люди были готовы ко всему. Приказы не надо было повторять дважды, не надо было даже проверять их исполнение. Единственное, насколько было можно, мы делали бойцам щадящие условия: три часа на сон вместо двух, потом — час бодрствования и еще два — в наряде.

У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает. Часто ветераны к своим наградам относятся так: «Разве это мои ордена и медали? Это все товарищи мои боевые, а я тут ни при чем». Или даже так говорят: «Это Господь мне помог, это его заслуга».

Из записной книжки рядового:

Летело нас в самолете двести человек. Двести мужчин. Человек в массе, в группе, в стаде и человек один — это разные люди. Я летел и думал о том, что должен буду там перечувствовать... Из напутствия командира:

— Подъем в горы. Если сорвешься — не кричать. Падать молча, «живым» камнем. Только так можно спасти товарищей.

Когда смотришь с высокой скалы, то солнце так близко, кажется, можно взять руками. Потрогать. До армии я прочел книгу Александра Ферсмана «Воспоминание о камне». Помню, поразили слова: жизнь камня, память камня, голос камня… Тело камня… Имя камня... Я не понимал, что о камне можно говорить как об одушевленном предмете. А там открыл для себя, что на камень можно смотреть долго, как на воду и огонь.

Любой опыт в Афгане солдаты и офицеры получали, заплатив кровью. Учились быстро, так как не было желания умирать, но ошибки стоили много. Какого это, летя навстречу гибели со скалы, думать о своих товарищах? Из поучений сержанта:

— В зверя надо стрелять немножко опережая, а то он твою пулю проскочит. И в бегущего человека тоже... Остается в живых тот, кто выстрелит первым. Первым! Поняли?! Если поняли, то вернетесь, и все бабы будут ваши!

Советы были жёсткими. Обычному солдату в Афганистане необходимо было выжить и вернуться домой. Был ли страх? Был. У сапёров в первые пять минут... У вертолётчиков, пока бегут к машине... У нас, в пехоте, пока кто-то первый не выстрелит... Идём в горы... Идём с утра и до поздней ночи. Усталость такая, что тошнит, рвёт. Сначала свинцом наливаются ноги, затем руки. Руки начинают подрагивать в суставах. Один упал:

— Не могу. Не поднимусь!

Вцепились в него втроём, тащим.

— Бросьте меня, ребята! Пристрелите!

— Мы тебя пристрелили бы... Но у тебя мама дома...

— Пристрелите!!!

Пить! Пить! Мучит жажда. Уже на полпути у всех пустые фляжки. Высовывается изо рта язык, висит, его назад не засунешь. Как-то мы ещё умудрялись курить. Поднимаемся в горы до снега, ищем, где талая вода — из лужи пьём, грызем лёд зубами. Про хлорные таблетки все забыли. Какая там ампула с марганцовкой? Дополз и лижешь снег... Пулемёт сзади строчит, а ты из лужи пьёшь... Захлёбываешься, а то убьют — и не напьешься. Мёртвый лежит лицом в воду, кажется, пьёт.

Афганистан — это горы, это жаркий, невыносимый климат. К Афганистану надо было привыкать, тем более очень часто приходилось передвигаться на своих двоих десятки километров, неся на себе тяжеленное обмундирование, оружие, россыпь, магазины и прочее. Такие условия выматывали людей, делали из них существ, любой ценой бившихся за свою жизнь. Душманы были лучше приспособлены к своему климату и ландшафту и прекрасно этим пользовались.

Первый убитый... Афганский мальчик лет семи... Лежал, раскинув руки, как во сне. И рядом развёрнутое брюхо застывшей лошади... Как-то пережил, даже естественно, наверное, потому что книг военных начитался.

Вспоминаются наши «афганские» песни. Спешишь на работу и вдруг начинаешь бормотать:

— Скажи, зачем и для кого отдали жизнь они свою? Зачем в атаку взвод пошёл под пулемётную струю? Афганистан — красивый, дикий, горный край. Приказ простой: вставай, иди и умирай...

Оглядываешься — хотя бы бы никто не слышал! Решат — чокнутый или контуженный оттуда приехал. Афганистан крошил психику молодых солдат, никогда не встречавшихся с жестокостью «духов». С войны приезжали другие, взрослые не по годам ребята. На всю жизнь ужасы Афганистана остались у них в мыслях.

Прапорщик Николай Мурин проходил сверхсрочную службу в Афганистане в 1981-1983 годах:

Вскоре произошла и моя первая личная встреча с настоящим моджахедом. Наша колонна следовала в Кабул, пройдя через перевал Саланг мы вышли в Черикарскую долину. Я — лихой 24-летний советский воин — расположился на броне БРДМ. По рации передают: «…Увеличить скорость, слева по фронту идёт обстрел колонны, в бой не ввязываться!» Вдруг вижу: из «зеленки» выходит «дух» с гранатометом, и направляет его прямо на мою машину, даже вижу, как из ствола сходит граната. Рыбкой ныряю в люк, задраиваю и ору водителю: «Юра, «духи»! Гони!» Он — по газам, мотор взревел, и наша «рябуха» понеслась, петляя.
Очнулся в Кабуле. Странно: казалось, прошли секунды, на самом деле — 25 минут. В тот день при обстреле 8 человек были убиты, а так же были и раненые. Увидеть трупы товарищей, погибших от разрывных пуль — страшно. 3 дня ни есть, ни пить не мог. Так для меня началась война.

Самое страшное на войне, что к смерти привыкаешь. А с чем никогда невозможно смириться – так это с детской смертью. Это Федя. Местный восьмилетний мальчишка-сирота, его родителей повесили моджахеды. Жил на КПП в Кабуле: попрошайничал, бродяжничал, по-русски трехэтажным матом ругался без акцента. Настоящий прохиндей, мог запросто любую технику угнать и что-нибудь стащить. Но мы любили пацана.

Однажды возвращаемся с задания, а мальчишки нет. Яркая коробочка «монпансье» стала причиной смерти рано повзрослевшего, но всё-таки ребенка. Итальянскими взрывчатками начиняли душманы «игрушки-сюрпризы» и упаковки со сладостями. Федя погиб, осталась фотография на память.

Со временем научились мы с бандитами договариваться. Бакшиш (подарок). В этой стране всё построено на бакшише: ты — мне, я — тебе. Вот шли наши командиры на переговоры и торговались: мы вам машину муки, а вы нас пропускаете через ущелье. Никогда не забуду проход за такой бакшиш через ущелье.
Заходим, поднимаю глаза вверх: духи цепью распределены по всей высоте, стоят в полный рост, оружие на нас направлено. Идем медленно, мысль в голове одна: обманут и хана. На протяжении всего пути по рации слышим: «Только без провокации! Ни в коем случае не стрелять!» Холодок внутри, нет уверенности, что выйдем живыми. Одно подозрительное движение — и такое бы началось. Прошли…

Но на транспортной мине все же подорвался. Шли в колонне из Кабула я на БТРе в замыкании, прошли Бараки-Барак, взрыв... Хорошо на броне был, вынесло волной, о камушки ободрался и живым остался. А вот Андрей, мой заменщик, по дороге в Кабул под прицел снайпера попал, и было-то всего три выстрела, но одна пуля оказалась смертельной.

Надо признаться, что много на этой войне было «пьяных» смертей. Затянется жадно сигаретой молодой солдатик ночью, а огонек становится отличной мишенью для опытного снайпера. Поэтому у меня во взводе с этим строго: курить, пить своим не позволял. Случилась со мной там одна поучительная история, которая навсегда определила моё негативное отношение к алкоголю.

С теплотой вспоминаю наше боевое братство. А библейская фраза: «Нет больше той любви, чем положить жизнь за други своя», – для нас была не пустым набором слов. Умирать никому не хотелось, но установка у всех была одна: сам погибай, но товарища выручай. На войне атеистов я не встречал, за каждого из нас Бог горой стоял, а иначе невозможно понять и объяснить многие передряги, из которых мы выходили живыми.

Афганской войне посвящено много художественных произведений, но особенно книг памяти и мемуары. Например, книга памяти «Черный тюльпан. Афганистан 1979-1989» посвящена жителям Свердловской области, выполнявшим интернациональный долг в Республике Афганистан и не вернувшимся с Афганской войны 1979–1989 гг. Книга включает 240 биографических очерков о погибших воинах-уральцах. Из них 216 захоронены на территории нашей области, 20 — в других регионах страны, но семьи проживают в Свердловской области. В это же число включены два биографических очерка о пропавших без вести и четыре — о погибших от ран уже после афганской войны.